Античные мотивы и казахская мифология
Материалы казахского фольклора проливают свет на наличие древних и, кажется, серьезных культурных связей между античным миром и степью Евразии. К примеру, среди казахов с незапамятных времен “циркулируют” легенды о циклопах, похожие на древнегреческие, как об этом пишет академик Л. Берг. Обращает особое внимание почти полная идентичность фабул “Одиссеи” и “Казахского сказания о циклопе”. Л. Берг, специально обративший внимание на это, пишет: “Сравнивая киргизскую (казахскую. — С. А.) сказку с греческой, мы видим множество точек соприкосновения: циклоп в обоих случаях великан, с одним глазом, пастух, пасет баранов; придя домой, он раскладывает прежде всего огонь, затем запирает вход камнем. Утым-батыр (герой сказания. — С. А.), как и Одиссей, выкалывает циклопу глаз. Оба они уводят затем стада ослепленного великана). Сказания об одноглазом циклопе (дэу, тажал, тобе коз) составляют органическую часть многих жанров фольклора казахов и других тюркоязычных народов.
Сюжетные расхождения между “Одиссеей” и казахским сказанием о циклопе могут быть объяснены прежде всего географической средой художественного творчества. Так, если в “Одиссее” все действия происходят на море, то в казахском сказании они развертываются в сказочных горах и в степи, в условиях кочевой пасторальной жизни. Здесь уместно поставить вопрос: почему гомеровский циклоп именно пастух-скотовод, а не земледелец, рыбак или морской пират и чем мотивировал поэт промысел своего одноглазого великана? Не говорит ли это о влиянии кочевых эпических традиций на творчество гения античности еще в глубокой древности в XII-VIII вв. до н. э., когда творил Гомер.
Образ циклопа в народных сказках, хотя и фантастичен, но наделен всеми атрибутами кочевого скотовода. Несмотря на древность и популярность “Одиссеи”, нет основания рассматривать поэму Гомера источником других, включая и казахский, вариантов. На это обстоятельство обратили внимание Г. Потанин и И. Троцкий, нашедшие поддержку известного ученого В. Жирмунского, который писал, что “древнегреческая эпопея использовала сюжет гораздо более древней народной сказки». В. М. Жирмунский считает, что “Одиссея” является важным свидетельством существования этой сказки, по крайней мере в восточной части Средиземноморья, где сложилась греческая поэма, уже с середины тысячелетия до н. э.». Этот вывод видного исследователя в равной мере затрагивает другого более реального, чем образ Полифемы, героя эпоса Гомера “Иллиа-да” — Ахилла, полумифического предводителя греков при осаде Трои. Ахилл, как известно, имел лишь одно уязвимое место на теле — пяту. Цикл же сказаний с мотивами “неузявимости” (по-казахский «меке») — важный элемент многих жанров устного народного творчества казахов. Замечательно, что он присущ не только фольклору казахов, но и многих тюркских народов. Так, в “Китаб-и дэдэм Коркут” описан эпизод, когда на Депе-Геза отчаявшиеся огузы послали “несколько человек, они выпускали стрелу — стрела не втыкалась, ударили мечом — меч не резал, кололи копьем — копье не действовало'». Оказалось: уязвимое место у Депе-Геза — это глаз. В “Манасе” одноглазые великаны, наделенные магической неуязвимостью, сторожат границы Китая. Малгун (циклоп в “Манасе”) неуязвим: “Не поранить его мечом, даже пика ему нипочем, не пробьет секира его”. Единственное слабое место его — это глаз и киргизский богатырь Сыргак в поединке пронзает его глаз пикой. Таков и другой одноглазый титан Мадыкан-доо: “Копьями били по всем местам — не замечает ударов Мады”. “Рубят и колют батыры его — не берут секиры его, рубят и колют его силачи — не берут Мадыка-на мечи» Этот же мотив находим в “Шах-маме” Фирдоуси: Рустам убивает Исфендиара, поражая его в глаз магической “дву-жалой стрелой”. Дэу, убитый Утым-батыром, был сражен в свой единственный глаз. Но свойством неуязвимости обладают не только злые одноглазые великаны. Часто сами герои степных сказаний напоминают в этом отношений любимца древних греков. Алпамыс (узбекский), Манас (киргизский) и Алпамыс (казахский) как близнецы-братья Ахилла, погибшего лишь от стрелы бога Аполлона, которая поразила его в пятку, куда только и можно было поразить великого героя. “Если бросить его (Алпамыса) в огонь — он не горит, если ударить мечом — меч не пронзает, если выстрелить из ружья — пуля не берет”, также “если поджечь его (Манаса) огонь не берет, если вздумаешь ранить его — топор тупится, если захочешь выстрелить — стрела не проходит, если даже выстрелишь из пушки — ядро не пробивает». Аналогичных героев, наделенных сверхъестественными качествами, много в казахских сказках и они неуязвимы: “Если стрелять ружье не попадает, если ударить -меч не режет, если проклясть — проклятие не действует, если бросить его в огонь -огонь не горит, если бросить в воду — не тонет” (“Джелькиль-дек”) Неуязвимость богатыря находит свое выражение в форме благословения (бата) или заклятия: “Когда стреляют, пусть пуля не пробьет тебя, когда ударят мечом, пусть он не ранит” (“Кан-Шентей”); “Если стреляют — пусть ружье не пронзит тебя, если ударят мечом — пусть он ранит тебя” (“Еркем-Айдар”) и т. д. Ахиллесово-алпамысово свойство в казахской этнографии есть атрибут героев не только сказок и сказаний. Оно же приписывалось некоторым реальным историческим лицам. Так, “многие киргизы (казахи) думали, что никакое оружие не страшно султану Кенесары”, — пишет английский путешественник XIX в. Аткинсон со слов своего проводника, некогда состоявшего в отряде султана. Изложенный анализ дает определенную уверенность для утверждения, что мотивы эпических сказаний Средней и Центральной Азии с “неуязвимыми”, подобными Ахилессу, героями имеют глубокую местную традицию и восходят к “общему источнику — древней богатырской сказке тюркоязычных народов». Следует заметить, что несмотря на широкую распространенность “Тысячи и одной ночи” на среднеазиатском Востоке, В. Жирмунский, на основе анализа большого фактического материала, отрицает их роль как источника “многочисленных среднеазиатских вариантов” как рассказов об ослеплении одноглазого великана, так и “ахиллесовых циклов». Но это лишь начало. Поиски источников и параллелей степных эпических мотивов уводят в седые тысячелетия истории, где наиболее ярко проявляется культ героизированного предка в народном творчестве. Таковы сюжетные линии сказаний о Геракле (у римлян Геркулес) — о боге и герое; шумерском Гильгамеше, совершившем великие подвиги против всего темного и злого, и о Коркуте — легендарном мудреце и страннике, чей культ бытует в казахском народе в образе покровителя музыки и первошамане.